Когда Питер неожиданно кусает его за ухо, Джим в первое мгновение думает, что друг совсем зарвался и надо хорошенько взбрыкнуть, чтобы отправить его в полет в кусты. Крысы живучие, ничего с ним не будет. Секунду спустя он замечает человека, бредущего по самой кромке леса — не иначе как кто-то из профессоров вышел прогуляться и насладиться свежим ночным воздухом. Дракл бы их побрал, этих ночных гуляльщиков. Джеймс носом тыкает Сириуса в бок, мотает головой в сторону. И они начинают загонять Луни глубже в чащу. Хотелось бы сказать, что слаженно, но больше сумбурно: Джеймс выставляя рога вперед, Сириус — грозно скаля клыки, и так по очереди, с безумной скоростью отдаляясь от кромки и человека. Под конец они просто бегут вперед, едва ли разбирая дорогу.
    Джеймс то подскакивает совсем близко к Ремусу, то наоборот скрывается в зарослях, лавируя между деревьями, растущими и уже поваленными, ловко перепрыгивая последние. Приятное ощущение бега так захватывает его после этой минутной нервотрепки с человеком, что он забывается и просто несется вперед, лишь краем глаза следя за тем, что Ремус и Сириус где-то рядом. Когда перед ним показывается небольшой овраг, Джеймс не сбавляет темпа, уверенный, что легко сможет выбраться из него еще до того, как друзья успеют убежать далеко. Он и в самом деле выбирается из него легко, только вот друзья — а где друзья?
    Только сейчас Джеймс понимает, что увлекся. Пьянящее чувство свободы, бега, приятно будоражащей опасности покидает его, и он останавливается, оглядывается по сторонам. Кругом сплошные ровные стволы деревьев, кусты, типичная чаща. Потянув воздух носом, Джеймс с сожалением сознается сам себе: он понятия не имеет, куда свернули друзья. И даже переступить пару раз, оборачиваясь по кругу, ему не помогает. Только Питер тянет его за шерсть, и Джеймса это скорее раздражает. Чего именно хочет друг, он не знает, но скорее всего, им обоим стоит перекинуться обратно в человеческое обличье, чтобы обсудить, что именно они планируют делать дальше.
В этой части Запретного Леса Джеймс не был никогда.
    Джим поворачивает голову, легко изгибая длинную оленью шею, чтобы достаточно бережно схватить Питера за шкирку и опустить на землю рядом. Обсуждать их положение через кусание ушей и выдирание клоков шерсти — а Джеймс почувствовал — он не намерен. Поэтому он встряхивается, потрясая рогами, и перекидывается обратно, оставаясь сидеть на земле в школьной униформе и теплой мантии, в которой и пришел в Визжащую Хижину сегодня. Сняв очки, Джеймс протирает их рукавом и надевает обратно. Оглядывается по сторонам. Кругом — ну, кругом Запретный Лес, чего тут гадать? Только вот какая его часть?
     — Ну, по крайней мере Луни не съел того придурка, — оптимистично констатирует Джеймс, глядя на Питера, а потом переводит взгляд на мрачные стволы деревьев, окружающие их, словно хищник добычу, и беспечно улыбается: — Осталось только сделать так, чтобы кто-нибудь из местных не съел нас.

    Джеймс — тот еще оптимист. Пожалуй, даже самый большой оптимист среди них четверых. О чем свидетельствует присутствующая на его лице огромная улыбка, никак не сочетающаяся с их печальным положением. Но эй, они же Мародеры, так? А значит, выберутся, куда денутся. Ну, в крайнем случае войдут в историю как потерявшиеся в лесу студенты, и их призраками будут пугать все будущие поколения. На такую судьбу Джеймс, впрочем, не согласен, а потому резво поднимается на ноги.
    Питер за три секунды их диалога умудряется развести бурную и крайне паническую деятельность, за которой Джим наблюдает так, как будто оказался на цирковом представлении. В самом деле, когда Пит в облике крысы спокойно разъезжает на его спине, можно и забыть, насколько тот на самом деле пуглив. Одна часть Джеймса хочет успокоить друга: никто их не сожрет, ни Лунатик, ни другие обитатели сего прекрасного места, и они сейчас потихоньку выберутся к замку, и дело с концом. Другая часть менее милосердна — ее страшно веселит мельтешение друга и его попытки разглядеть мох в этой темноте. Хвостик и стрессовые ситуации — это крайне смешно наблюдать. Джим не может выбрать, какую из сторон слушать.
     — Севернее, — автоматически отвечает он, подходя к Питеру и его спасительному валуну.
    Если бы у них были с собой палочки, все это было бы в разы проще, разумеется. И им бы не пришлось вглядываться в покрытый какими-то растениями камень в попытках разглядеть, мох ли там или нет. Но где в этом всем тогда было бы веселье? Это же такое приключение! Джеймс усмехается уголками губ и кивает Питеру.
     — Думаю, это и правда мох. Значит, нам туда, — развернувшись и уже отойдя на несколько шагов, он машет рукой, призывая Хвоста следовать за ним, и добавляет: — Только давай без паники, а то если мы будем метаться тут между деревьев в поисках новых камней с мхом, то весь Лес соберется вокруг, только чтобы посмотреть на нас. Ну и, возможно, чтобы попробовать нас на зуб, — тянет Джеймс, смеется. — Шутка. Пошли.
    Им везет и не везет одновременно: полная луна на небе иногда все-таки прорывается сквозь редкие просветы в кронах многовековых деревьев, и это значит одновременно и то, что в их распоряжении становится значительно больше света, и то, что Луни все еще оборотень и где-то в этом лесу. И Мерлин его знает, что еще здесь выползает понежиться в лунном свете. Поэтому Джеймс, несмотря на весь свой беспечный настрой и вид, ступает осторожно и держится подальше от кустов, потому что все знают, что в кустах всегда происходит какой-нибудь ужас.
     — Я не думаю, что мы могли забежать так уж далеко, — наконец, задумчиво говорит Джеймс, останавливаясь у ствола одного из деревьев и ведя по нему рукой. Понять, были ли они здесь до этого или нет, невозможно: пейзаж вокруг, кажется, не меняется вообще. — Хотя от палочки я бы сейчас не отказался. Что там говорят твои камни? Мы все еще идем на юг? Давай, мастер следопыт, просве...
    Джеймс резко прерывается, знаком показывая Питеру, что заткнулся не просто так, а по делу. Все так же молча он забирается повыше на выступающий корень дерева и указывает рукой вбок, где, если напрячь слух, можно услышать легкое потрескивание ветвей и шуршание листьев. Не то ветер, не то что-то живое. Здесь даже Джеймсу становится страшно, но он старается держать себя в руках, хотя шуршание явственно приближается.

    Все те мгновения, что Джеймс вглядывается в чащу на пару с застывшим Питером, он чувствует, как нарастает внутри напряжение. Мышцы буквально каменеют, пальцы впиваются в кору дерева, и Джиму кажется, будто он весь обращается в слух, в глаза, которые ни дракла не видят в этой темноте, и вообще весь состоит из нервных окончаний. Очень-очень нервных. Даже у его бравады есть предел.
    Дальше происходит сразу несколько вещей.
    Во-первых, Джеймс решает, что не собирается умирать здесь и сейчас в самом начале собственной жизни, даже не добившись от Лили согласия на свидание и не побывав на Чемпионате Мира по квиддичу. Ну уж что-то одно он точно должен успеть сделать до своей смерти! Приняв это ответственное решение за долю секунды, следом Джеймс принимает второе: оставлять Питера на обед неведомому зверю в кустах он тоже не собирается. Поэтому он молодецки прыгает вперед с корней прямо к Питеру — тот слишком далеко, чтобы Джиму удалось своим прыжком сбить его с ног, но об этом в процессе прыжка думать уже поздно. Напряжение в груди разжимается, словно пружина.
    Во-вторых, из кустов выскакивают олени, дико пугаются прыгнувшего Джеймса, или застывшего Питера, а скорее всего, их обоих, и едва скользнув по ним взглядом, бросаются прочь.
    Джеймс кладет руку на плечо другу, и тот вдруг начинает истерически хохотать, прохрипев что-то про семью.
     — Да, это дальние родственники. Они не очень приветливые. Мы обычно не показываем их гостям, — вполголоса говорит Джеймс, а потом решительно встряхивает Питера за плечо, заглядывает ему в лицо, наполовину скрытое под ладонями, сквозь которые все равно рвется хохот. И говорит громким шепотом: — Тихо, чего ржешь? Сейчас сюда придут мои совсем дальние родственники, а потом те, с которыми я бы предпочитал не встречаться.
    Это наверняка нервный смех. Джеймс кладет и вторую руку на свободное плечо Питеру и еще раз его легонько встряхивает, пытаясь вышибить друга из истерики, или что это. Кажется, надо слушать ту сторону, которая за инстинкт самосохранения больше, чем за прикольные шутки.
     — Питер, послушай меня, — твердым полушепотом продолжает Джеймс. — Сделай глубокий вдох. Затем глубокий выдох. Ладно? — он и сам делает глубокий вдох, затем глубокий выдох. — Давай еще раз. Вдох. Выдох. Ну как, лучше?
    Джеймс, право слово, совсем не самый лучший успокаиватель, и он понятия не имеет, как лучше быть в таких ситуациях, но одно знает точно: паниковать нельзя. А еще громко хохотать. А еще оставаться на том месте, где только что паниковал и громко хохотал. И как-то так же капитан его команды успокаивает слишком впечатлительных игроков.
     — Давай потихоньку пойдем отсюда. Вон там виднеется какой-то просвет, дойдем дотуда, а там разберемся, куда дальше. По рукам? — он хлопает друга по плечам и снимает руки. — Вряд ли тебе это поможет, но я тоже дико перепугался. Дракловы родственнички. Всегда на пороге, когда их не просят.
    Джеймс выдает лучшую полуулыбку, какую может в подобной ситуации, и движется туда, где среди деревьев в темноте действительно виднеется светлый просвет. И продолжает говорить полушепотом — то ли для себя, то ли для Питера, то ли для обоих сразу.
     — Последний раз так пугался, когда на меня миссис Норрис запрыгнула в темном коридоре. Чуть не заорал, клянусь, — он едва слышно посмеивается. — Я вам не рассказывал. Это та отработка в самом конце прошлого года. МакГонаггал потом сжалилась и освободила. Мол, чего уж меня неволить в последний-то день.

    Одно Джеймс умеет просто отлично — не замечать собственный страх. Он даже не чувствует, что ладони взмокли от нервов, и говорит с Питером так, словно ничего не случилось, словно не сигал с корней дерева, словно олени, выскакивающие на них из кустов — в порядке нормы. Впрочем, что-то из действий Джима — как ему хочется думать — все-таки помогает Питеру, и у него самого отлегает от сердца. Так, ну, по крайней мере, стадию истерического, нервного хохота они миновали. Что там следующее? Отрицание? Принятие?
    Джеймс настолько сосредоточен на своих мыслях, на своих словах — чудесный навык думать и говорить параллельно о разных вещах — что не совсем разбирает, что перед ним, и просто автоматически идет вперед. Может, это последствия его собственного страха. Ему надо немного переварить увиденное только что. Ладони он, ничтоже сумняшеся, просто вытирает о штаны.
     — Да. Сиганула мне на плечи откуда-то, я даже не разобрался, откуда, дура, — беззлобно вещает Джеймс. — И впилась когтями, а я испугался, а она впилась еще сильнее. Филч ее с меня отдирал минут десять, пришлось к мадам Помфри идти, у нее когти сквозь мою форму прошли, представляешь? Чудовище, а не кошка. Где он только ее подобрал.
    А может, вот — результат его страха. Болтливость. Как будто все слова мира, если сказать их прямо сейчас, смогут успокоить его и помочь им выбраться из Леса. Джеймс идет неторопливо, чтобы Питер успел его нагнать, а когда тот неожиданно пропадает из поля зрения, ловит его за рукав мантии и дергает, недоуменно разворачивается.
     — Что?
    В первое мгновение Джеймс смотрит на Питера так, будто тот тронулся умом, поехал кукушечкой, все, финита ля комедия, сейчас ему придется вести Хвостика в Больничное Крыло и объяснять мадам Помфри, каким образом его друг сошел с ума в Запретном лесу. Джим прослеживает за взглядом Питера и — действительно! Единорог. Живой. Настоящий. Очень-очень белоснежный, так что Джеймс даже рефлекторно щурится.
    Кажется, Лес куда более благосклонен к ним, чем могло показаться сначала.
     — Они же травоядные, да? — спрашивает Джеймс не то всерьез, не то в шутку. Зрелище завораживает его. — И умные.
    Он уже чувствует, как в его голове медленно, но верно начинает образовываться План. Если единорог действительно умный, то, может, он заодно и добрый, а еще захочет помочь им выбраться отсюда? Ну, чтобы не топтали ему траву на поляне или еще что — какие там у порядочного единорога могут быть мотивы? Как там у единорогов с топографией?
     — Только не спугни его, — сам не решаясь двигаться с места, вполголоса говорит Джим Питеру. — Вдруг он, кхм. Разбирается в Лесе.
    Когда первое удивление проходит, следующей волной Джеймса накрывает неистовым желанием потрогать их нового белоснежного друга. Но он держит себя в руках. Частично потому что умный взгляд белоснежной лошади несколько тревожит его, частично потому что просто боится спугнуть и сам. Когда встречаешь что-то прекрасное и не хищное, но способное к самозащите в местах, подобных Запретному лесу, лучше с этим чем-то подружиться.
    Кинув взгляд на друга, Джеймс решается сделать несколько шагов вперед, медленно и аккуратно, прямо под лунный свет. Теперь его черед тянуть друга за рукав за собой, а другую руку вытягивать вперед, надеясь, что единорог будет милостив и дружелюбен.

    Такого таинственного и проникнутого магией момента в жизни Джеймса Поттера еще не было. И что-то ему подсказывает, что вот именно такого — с единорогом и лунным светом, и всей этой суровой романтикой ночного Запретного Леса — уже не будет. Поэтому он чувствует себя немного как ребенок, как в семь, когда под Рождественской елкой дома появлялись подарки. Джим не знает, ощущает ли Питер то же самое, может и нет, но все несколько разделяющих их с единорогом шагов они проделывают в торжественной тишине и под пристальным взглядом белоснежной лошади.
     — Не знаю, — шепчет в ответ Джеймс. — Но говорят, они очень умные.
    На словах друга о том, что единороги не любят мужчин, Джим едва удерживается от смешка. Ну, если уж так по-честному — кто из них здесь мужчина? В плане, лишен невинности и все такое? Никто. За себя Джеймс точно отвечает, а в невинности Питера сомневаться не приходится — с его-то коронным смущением и робостью. Впрочем, ничего постыдного в этом Джим не видит ни для себя, ни для Хвостика. В конце концов, будь они чуть более развязны, и не видать им благосклонности единорога как своих ушей.
    Когда Питер дергает его за рукав опять, Джим послушно замирает. Он не знает, что именно там затеял друг, надо ли ему подыграть или еще что, и поэтому недоуменно оглядывается на него, ожидая знака или какого-то объяснения. Вместо этого Питер низко кланяется единорогу. Джеймс зажимает рот рукой, чтобы не заржать. Зрелище фантастическое.
    Два придурка ночью в лесу на лунной поляне, и один из них кланяется лошади, которую оба считают достаточно разумной, чтобы вывести их к замку.
    Хохот рвется из Джеймса так сильно, что аж скулы сводит, и он даже отступает на несколько шагов назад, чтобы если вдруг что, отвернуться и хотя бы ради приличия заржать не прямо в морду единорогу, а куда-нибудь в кусты. Когда Питер до кучи еще и заговаривает, у Джима начинают слезиться глаза, ему так смешно. Он старается как-то совладать с собой, делает глубокие вдохи, но не может успокоиться. Все это страшно его веселит. Неподвижно стоящий на месте единорог, судя по всему, не проникается моментом (а, может, тоже хихикает там в своей единорожьей голове), и Джим уже тянется рукой, чтобы хлопнуть Пита по плечу и сказать ему, что никогда — никогда! — не забудет этого героического, просто монументального поступка и обязательно расскажет о нем своим детям, когда придет время.
    Но единорог вдруг тихо фырчит, как будто снисходительно. И Джеймс замирает на месте, и ему больше не хочется смеяться. Неужели сработало? Он смотрит на Питера, как будто перед ним сам Мерлин. Вот это вот? С низким поклоном? «Мы были бы очень вам благодарны»? Но, кажется, Питер оказывается прав: единорог встряхивает головой и начинает неторопливо двигаться вправо. Перед тем, как ступить под полог деревьев, он оборачивается, глядя на них обоих одним глазом — Джеймс готов поклясться, что внутри единорог по-доброму смеется над забавными человеческими мальчишками.
    Джим все-таки хлопает Питера по плечу.
     — Питер, — торжественным полушепотом, чтобы не спугнуть момент, объявляет он: — С меня сливочное пиво в «Трех метлах».
    В устах Джеймса Поттера это звучит и как «во даешь, дружище», и как «да ты драклов гений», и как «я не понимаю, что сейчас произошло, но это было круто».
    Единорог продолжает неторопливо идти меж деревьев, и Джеймс идет следом, как завороженный. Ему все еще хочется потрогать чудо-лошадь, но куда больше, честное слово, ему просто хочется, чтобы они с Питером оба были правы, и единорог вывел их к знакомым угодьям Хогвартса.

    Дальше все как в тумане.
    Таком магическом, сказочном тумане. Они идут за единорогом по ночному Запретному лесу. Джеймс уже спустя пять минут продирания сквозь деревья перестает ощущать весь спустившийся на него на поляне флёр торжественности и благоговения. Ему хочется есть, ему хочется спать, ему хочется рассказать Сириусу про единорога — словом, ему хочется чего угодно, кроме как идти по кустам следом за магическим зверем в компании Питера.
    Со временем деревья начинают редеть, и даже притихший Хвостик рядом оживает с восторженными комментариями, в ответ на которые Джим просто кивает. Да-да, большой молодец, уговорил магическую лошадь вывести их из чащи. Свое обещание Джеймс планирует сдержать и действительно угостить друга сливочным пивом и, наверное, чем-нибудь еще — вроде конфет из Сладкого королевства.
    Когда вдали виднеется Хогвартс, Джеймс зевает, потягиваясь, и ерошит волосы, расслабленно улыбаясь. Не обманул единорог!
     — Не переживай, я не думаю, что он будет на тебя сердиться, — с насмешливым сочувствием в голосе отзывается он.
    Пиетет Питера перед единорогом забавляет Джеймса, словно он уже забыл, что буквально полчаса назад и сам испытывал волнение и трепет перед белоснежным спасителем юных потерявшихся волшебников. Один лишь вид знакомых башенок вселяет в Джима уверенность в собственных силах, и он даже шагает как-то тверже и размашистее. Пока единорог не останавливается, а вместе с ним не замирает и Питер. Джеймсу тоже приходится замереть на месте. Из чистой вежливости, разумеется. Питер принимается энергично кланяться, и Джим с тоской смотрит в сторону Хогвартса. Могут они уже как-нибудь поскорее отделаться от единорога?
    На второй тычок локтем в ребра Джеймс реагирует вздохом и быстрым и неловким поклоном в сторону единорога. Понимает тот, что они ему благодарность тут выражают, или нет — загадка, которая так и останется неразгаданной.
     — Да, спасибо, чувак, — панибратски улыбается Джим, на всякий случай кланяясь еще раз. — Без тебя нас бы там съели.
    Они так и стоят, пока единорог не уходит обратно в лес. Джеймс даже не смотрит на него, как и не смотрит на Питера — его взгляд сосредоточен на Хогвартсе. Где есть кровать и еда. Кто бы мог подумать, что продираться сквозь лес в человеческом обличье — настолько энергоемкая задача?
     — Пойдем, я умираю как хочу есть, — на мгновение оглянувшись на кусты, в которых исчез единорог, Джим весело подмигивает Питеру и, засунув руки в карманы мантии, двигается сквозь перелесок к замку. — Здорово вышло. Не думал, что у единорогов так хорошо с ориентацией в пространстве. Как думаешь, если бы мы были девчонками, он бы дался погладиться?
    Не то чтобы ответ всерьез волнует Джеймса. Здесь, в безопасности школьных угодий, он вновь чувствует себя хозяином своей судьбы и крутым парнем, а потому всякие эти девчачьи штучки, вроде желания погладить волшебную лошадку, отходят на второй план.

Отредактировано James Potter (2017-07-06 11:08:03)