И вот как же Эстер ошибалась, когда думала, будто ей сложно в Хогвартсе! Оказалось, поток мыслей студентов не идёт ни в какое сравнение с тем, что думали взрослые. Мисс Голдштейн сотню раз пожалела уже, что не может взять под контроль легиллименцию: чужие проблемы сыпались гроздьями, а молодая волшебница даже представить себе не могла, как помочь. Да, ей уже восемнадцать, однако никогда прежде Эстер не чувствовала себя такой маленькой, несмышлёной и глупой. Всё, что Голдштейн оставалось — сочувствовать людям. Наносить помощь им было страшно.
Ну, зато ей определённо повезло с наставницами: миссис Мэдоуз и миссис Вэнс всегда были такие весёлые! И не стеснялись при ней своих мыслей, не злились и вообще не делали ничего такого, что обычно делают люди, узнав про способности девушки. Эстер очень нравилось с ними, хотя временами, естественно, она сомневалась, достаточно ли хороша, чтобы быть в их компании. Перспектива обратить этот дуэт в триумвират, обозначенная ещё в первый день её стажировки, казалась желанной, но пока всё же скорее заоблачной.
За пределами аврората Голдштейн, как могла, держала дар в тайне, но нередко её выдавала сама же: забываясь, девушка не обращала внимание на то, что никто ничего не сказал. И стыдилась, естественно, после. Ей не хотелось допустить снова ту же оплошность, что в Хогвартсе, где все чуть не сразу узнали, что Эстер может, но в действительности то оказалось сложнее гораздо, чем она думала.

В частности, виною тому была неуверенность ведьмы в самой себе. За вторжение в мысли она извинялась, и отчего-то никогда не задавалась вопросом, зачем. То есть, если она промолчит, разве люди узнают? Голдштейн явно стоило пересмотреть свою точку зрения на это, но волшебница с тем не спешила особенно. Большой мир не сказать, что пугал её, но — настораживал. Бабушки Тина и Куинни, конечно, поддерживали, как и дедушка Ньют, и все прочие родственники, и всё же девушке хотелось понимания не только от них. Ей бы успокоиться просто, подумать, но какое спокойствие тут, когда думы чужие врывались в сознание без спроса. Среди них была, правда, обрывочная, словно бы человек от неё защищался. Эстер не обиделась: так даже лучше, но испугалась, что он точно заметил, кто попытался прочесть его мысли, и она смогла «прочитать» только имя. Взрослый мужчина в мантии Отдела обеспечения магического правопорядка, подходить к которому страшно. Не вполне ясно, зачем, но Голдштейн подошла, тем не менее.
— Простите, мистер Лестрейндж, я совсем не хотела влезать в вашу голову! — Волшебница размеренно хлопала ресницами, но чувствовала, как волнение сковало её изнутри.
Только бы он не ругал её слишком.

Взрослый мир значит взрослые риски. Нет нужды говорить, что о нападении Эстер даже не думала: бесконтрольное чтение мыслей порой ассоциировалась с тем, чтобы рыться в чужом грязном белье. А мисс Голдштейн в этом занятии определённо не находила ничего привлекательного — временами ей становилось действительно мерзко. Ничего, впрочем смертельного, в этом: в конце концов, способность и правда могла принести пользу, и попав на стажировку в аврорат девушка чуть не впервые поверила в это. Бабушка Куинни, конечно, и раньше пыталась помочь ей смириться с шумными реками мыслей других, но юная ведьма всё равно они чаще расстраивали.
Легиллименция двойственна: дар ли, проклятье — это как посмотреть, и однажды, вполне вероятно, девушка перестанет корить себя, что такой родилась. Угодив под начало двух миссис — Медоуз и Вэнс — она уже чувствовала себя поуверенней, нежели раньше, и, тем не менее, ещё недостаточно, чтобы заставить себя взять свой дар под контроль наконец и не мучиться.
Так что, к сожалению, для неё всё ещё было обыденностью бесцеремонно вломиться вдруг в чью-то голову. Мисс Голдштейн стыдилась, ругала себя, извинялась, только всё было без толку, и чем сильнее девушка нервничала, тем больше мыслей врывались в сознание. За годы, проведённые в Хогвартсе, ей стало проще мириться с этим, естественно, но до решения проблемы ещё далеко, к сожалению.

И сейчас, когда волшебница смотрела в зеркало, стараясь «закрыться», она вдруг почувствовала, что не может попасть в чью-то голову. Разумеется, об окклюменции девушка слышала, но никогда не встречала тех, кто владеет ей. Во всяком случае, с сопротивлением разума Эстер точно столкнулась впервые. Она растерялась.
— Прошу прощения, — девушка опустила глаза и прокашлялась. — Эстер Голдштейн, я стажёр в аврорате, — представившись, она сделала паузу: показалось, что так официальнее, и это загладит то, как нелепо она его поприветствовала. Мужчина однозначно пугал её, но отступать всё же некуда, и ведьма продолжила.
— Вы понимаете, я легиллимент, и ещё только учусь контролировать это, я случайно пыталась прочесть Ваши мысли, — Эстер была даже рада, что не смогла влезть ему в голову.
Она не знала, что могла там найти, но интуиция ясно подсказывала, что чем бы то ни было — оно ей не понравится — вовсе.

Отредактировано Esther Goldstein (2017-05-03 00:20:25)

Наученная горьким опытом, Эстер могла ожидать от мужчины какой угодно реакции: он мог накричать на неё, назвать чокнутой, то и вовсе приняться душить прямо здесь. Людей часто злила та лёгкость, с какой мисс Голдштейн вторгалась в их сознание и мысли, злило бессилие ей помешать. Но она не специально — случайно! К сожалению, с понимаем к этому мало кто относился. Или она не всегда это видела?
Аластор Муди, к примеру, ругал её не за чтение мыслей само по себе — за отсутствие контроля над собственным даром. Эстер определённо следовало поменьше трястись перед ним, повнимательней слушать и не вздрагивать всякий раз, когда миссис Медоуз и Вэнс тащили сладкое с его стола.
Все проблемы её — от волнения, и если бы волшебница успокоилась, то смогла бы по-настоящему оценить свой дар. Естественно, бабушка Куинни ей сто раз уж сказала, что никакое это не проклятье, и Эстер знала, конечно, что так и есть. Нужно было ещё и почувствовать.

Сейчас же, глядя на мужчину, девушка едва ли не радовалась, что он скрыл от неё свои мысли, будто он в самом деле ей этим как-то помог. И если в первый момент ведьма задумалась, не опасны ли чем его мысли, то теперь уже нет — она так не думала: была слишком восторженна: он не ругается! Даже напротив. Это было, бесспорно, наивно с её стороны, однако разве здесь было, чему удивляться? Легиллименция, сколько бы проблем она ни доставляла Голдштейн, была для неё основным способом восприятия реальности, и сейчас девушка всё равно, что ослепла, потому что лишь видеть, слышать, нюхать, касаться и чувствовать вкус для неё недостаточно. Лучше ей было понять это, но Эстер и на это сейчас не способна: когда действительно читаешь мысли, анализировать и наблюдать нет никакой нужды.
Её дар был не проклятьем — доспехами крепкими, а теперь мисс Голдштейн в один миг их лишилась. Почему она уши развесила? Даже зарделась, когда мужчина назвал её уникальной, хотя, можно подумать, он открыл для неё что-то новое, и ещё несколько минут назад эта самая уникальность не казалась девушке карой за незнамо какие грехи.

Объяснение, впрочем, нетрудно найти: до сих пор у Эстер не особенно ладилось как с людьми вообще, так с мужчинами в частности. И даже куда менее наивные девушки тают, когда мужчина взрослее и опытнее осыпает их вдруг комплиментами: немудрено, что она его слушала, и хорошо ещё, что не с открытым ртом.
— Мне очень приятно, мистер Лестрейндж, — заместитель начальника штаб-квартиры стирателей памяти! Если бы Эстер не устала от зависти окружающих, она бы обязательно подумала, что на курсах ей все обзавидуются, узнав, с кем она познакомилась, и кто наговорил о ней столько приятного.
А уж когда Рудольфус пригласил её в кафе, девушка смущённо опустила взгляд в пол. Появись сейчас миссис Медоуз и Вэнс, они были бы очень кстати: хоть силком бы её оттащили, обирая лапшу с ушей, но они же, право слово, не няньки Эстер, а начальницы.
Девушка одёрнула себя — он же не на свидание её приглашает — и подняла взгляд на мистера Лестрейнджа снова.
— Да, пожалуйста, я не спешу, — ни одна девушка в своё время велась на такое, но для Голдштейн ставки были ещё выше, и самое страшное, что она позабыла о бдительности. Не потому, что Грозный глаз редко напоминал о её важности, разумеется, потому как потенциально проблематично было бы повторять это чаще, чем он — волшебница замечталась, глядя на мужчину, который говорил о ней так, как никто прежде. Она не видит обручального кольца и даже не думает, женат ли он — ей даже не приходит в голову задуматься об этом, когда Рудольфус так восхищался её даром. Она неловко себя чувствовала, придя в кафе, и даже украдкой себя ущипнула, приводя себя в чувство. Пытаясь.
— С чего мне начать свой рассказ, мистер Лестрейндж? Я же только закончила Хогвартс..., — девушка не знает толком, как ей держать спину, куда деть свои руки, можно ли сидеть нога на ногу: она слишком волнуется.
Так сильно, что разум закрылся от мыслей прочих посетителей, и в сознании Эстер вдруг воцарилась тишина.
Непривычная, страшная, хрупкая и совсем не такая, как Голдштейн представляла себе — весь большой мир точно схлопнулся, и осталась она лишь, да Рудольфус.
«Как хорошо, что он меня не оттолкнул,» — подумала волшебница, от беспокойства впиваясь ногтями в ладони. Как хорошо. Хорошо. Хорошо ли? Постоянная бдительность — вот что хорошо, а не это.
В действительности.

Отредактировано Esther Goldstein (2017-06-01 22:02:45)

Да откуда бы у Эстер вдруг взялась подозрительность? Окклюменция, без сомнения, умение редкое, и Голдштейн совершенно разбаловалась, принимая, как данность, что сознание любого — открытая книга. Вряд ли девушка сама об этом задумывалась, но она однозначно воспринимала реальность не так, как все прочие.
По-другому и быть не могло: легиллименция такой силы позволяла юной волшебнице проникать в сознание любого. Мистер Лестрейндж был вторым исключением: первым стал Аластор Муди.
И не того из них она боялась — не того.

Вообще говоря, этого следовало ожидать: Эстер, конечно, совершеннолетняя и должна понимать, что творит, однако недостаток жизненного опыта брал своё: никогда прежде девушка не общалась с человеком, чьих мыслей не слышала, но сейчас по привычке считала, что всё под контролем — тревожиться не о чем. Говорил ли кто-то Голдштейн, что не каждый, кто восхищается её талантом, ей друг? В любом случае, ведьма, похоже, предпочитала в это не верить: на неё слишком часто орали, и явно уж не от большой любви.
А любви ей, конечно, хотелось — как хочется всем.

Словом, Рудольфуса она не оттолкнула. Наверное, если бы он назначил ей встречу, к примеру, на завтра, девушка сошла бы с ума от волнения: её редко куда-нибудь звали, а мужчины вообще — никогда. Нет, Рори приглашал, конечно, но это в счёт. Особенно на фоне мистера Лестрейнджа.
Устоять у Эстер шансов не было. Внимательно слушая каждое слово, мисс Голдштейн никак не могла поверить, что ей действительно интересуются. Ну, то есть, по правде, не ей прибедняться, но она ведь не первая девушка, потерявшая бдительность, когда представительный и интересный мужчина сказал в её адрес столько приятного. К сожалению, и не последняя. — Молочный коктейль, — тихо проговорила Эстер, похоже, ещё с трудом веря, что всё это с ней происходит в реальности. Нашла, конечно, чему радоваться, но тут ей можно только посочувствовать.
— Я точно не помню, когда поняла это. Так всегда было: этот дар мне достался от матери с бабушкой, — волшебница неопределённо пожала плечами.
— В Хогвартсе сначала было тяжело, но потом я привыкла, — продолжила девушка, не понимая, куда ей смотреть — в глаза мистеру Лестрейнджу? У Эстер появилось ощущение, что она никогда прежде вот так ни с кем не разговаривала. И в общем, не так далеко это было от истины.
— Бабушка мне помогала советами. Она учит меня контролировать это, но, к сожалению, пока не выходит, — ничего удивительного: кое-кому не помешало бы поменьше дёргаться.
И побольше слушать, что говорит Аластор Муди вместо того, чтоб мечтать провалиться сквозь землю, едва он заходил в кабинет. Тогда, может, чего и усвоила бы. Что пора перестать бесконечно ругать себя, почём зря, например, успокоиться. Но, похоже, Эстер не искала лёгких путей.
Или ей не хватало чьего-то участия, помощи. А как попросить о ней, Голдштейн просто не знала, продолжая винить лишь себя во всех бедах.
Пора было из этого вырасти.

Отредактировано Esther Goldstein (2017-06-12 12:55:18)

Светлая мысль, что Рудольфус Лестрейндж не тот вовсе, кем кажется, не менее светлую голову Эстер Голдштейн по-прежнему не посещала. Девушка переживала, что сидит недостаточно прямо, норовит положить локти на стол; что дыхание чуть не сбивается. В определённом смысле эта встреча опаснее многих заданий Аврората, но волшебница была ещё слишком юна, и не могла себе подобного представить.
— Нет, мистер Лестрейндж. Она умерла от драконьей оспы, когда мне было пять лет, — в голосе не звучит драматично-трагичной торжественности, и девушка вовсе не хочет поставить мужчину в неловкое — как ей самой кажется — положение: он же не знал. А ей, в конце концов, уже давно не так тяжело говорить о матери.
Не то, что прежде. Маму девушка очень любила, да чего уж — очень любит по сей день, но благодаря безграничной любви и заботы своих бабушки с дедушкой и других родственников, научилась жить без неё.
И прошло много времени: тринадцать лет с пяти до восемнадцати в жизни любого практически очень насыщены, и мисс Голдштейн не была исключением. Её детство стиралось из памяти, подобно линии сыпучего берега горных рек или моря.
— Я... точно не знаю: этот дар очень редкий. У меня сестёр нет, но родная сестра моей бабушки им не владеет, — задумавшись, молодая волшебница уставилась было в пространство невидящим взглядом, но быстро спохватилась, что это, должно быть, ужасно невежливо. Кивнув в знак благодарности официантке, поставившей перед ней молочный коктейль, Эстер вдруг подумала, что несправедливо выставлять двоюродную бабушку бесталаннной. — Но зато сестра моей бабушки, Порпентина Скамандер, первоклассный аврор! Она работала в МАКУСА, когда жила в Соединённых штатах. Потом они сражались с Гриндевальдом... — Эстер замолчала, решив, что Рудольфусу, должно быть, совсем неинтересно всё это слушать.

Состояние, в которое планомерно погружалась Эстер, ничего хорошего ей не сулило, вообще-то, но благо намерения мистера Лестрейнджа существенно отличались от помыслов большинства мужчин, вешающих девушкам лапшу на уши. Но тяжесть метафорических макаронный изделий мисс Голдштейн всё равно уже впору почувствовать. Только она, к сожалению, получала от этого разговора — первой личной неформальной беседы с симпатичным мужчиной — удовольствие, а значит по-прежнему не желала и думать о том, что Рудольфус замышлять мог и что-то дурное. Больше того — он замышлял.
А волшебнице, видимо, нравилось это почти незнакомое это чувство свободы от чужих мыслей. Нет, какие-то обрывки доносились, конечно же: в кафе ведь были ещё люди. И Эстер сама не заметила, как почти полностью отгородилась в сознании от них, сосредоточив внимание на мужчине. Она почти смущённо кивает ему в благодарность на его «соболезную»: ей и в голову не приходит, что он говорит не от чистого сердца.
Между тем, кому как не ей, это знать? Девушке не раз приходилось общаться с людьми, на словах у которых одно, а на деле-то — в мыслях — иное. И она лучше всех должна понимать, как опасно вообще доверять кому-либо.
— Да, так получилось. Я до последнего сомневалась, смогу ли работать в аврорате, но меня туда пригласили ещё после пятого курса, когда я сдала С.О.В., — кажется, юной волшебнице по-прежнему непросто поверить, что её пригласили в один из самых престижных отделов Министерства магии. Он же был и из самых опасных, однако об этом Голдштейн всерьёз не задумывалась. Да и как ей задуматься, когда миссис Медоуз и Вэнс не брали её на задания? Хотя Эстер, по правде-то, не возражала и послушно перебирала бумаги, которые было велено разобрать.
— Мой двоюродный дед Ньют Скамандер сумел схватить Гриндевальда в Нью-Йоре. Но МАКУСА его упустили, — эту историю ей рассказывали ни одну, может быть, сотню раз, но девушка всякий раз слушала с неподдельным вниманием: она очень гордилась семьёй и мечтала быть ей под стать.
Вопрос Рудольфуса заставил Эстер задуматься: секунд двадцать она молча трубочкой мешала молочный коктейль.
— Я точно не знаю, наверное... Ньют Скамадер женился на сестре моей бабушки, и они сюда переехали. А мои дедушка с бабушкой, может быть, потому, что в Штатах они не могли пожениться в то время, — Америка всегда была для девушки не более, чем какой-то далёкой страной, и как-то так вышло, что она впрямь о ней почти не расспрашивала. С другой стороны, истории о борьбе с Гриндевальдом действительно гораздо интереснее.
— Мой дедушка был настоящим магглом! — В голосе явственно чувствовалась гордость, но в разговоре с Рудольфусом Лестрейнджем Эстер едва ли смогла бы сказать что-то хуже.
Она, впрочем, об этом не знала.

Отредактировано Esther Goldstein (2017-08-06 23:57:12)

Беседа с Рудольфусом Лестрейнджем была сродни прогулке в темноте: лишившись возможности использовать свой дар, Эстер ещё сильнее опасалась сделать что-то не так. Нужды в том, естественно, не было, коль скоро она отнюдь не на свидании, но у девушки любое общение не особенно ладилось. Миссис Медоуз и миссис Вэнс медленно, но верно разрушали этот стереотип своей добротой, но волшебнице ещё предстояло привыкнуть, что она не изгой в этом мире. Нет, бабушка Куинни, разумеется, повторяла ей это раз тысячу, и пора бы запомнить уж, правда что.
Сказать было, конечно же, легче, чем сделать: ни приглашение в аврорат после пятого курса, ни лесть собеседника не смогли окончательно заставить девушку перестать стесняться собственной уникальности.
И прекратить считать её, в самом деле, проклятьем — пороком.
Так что, может, вся вот эта лапша на ушах по итогу пойдёт ей на пользу, кто знает. Оскорбления и ругань Голдштейн слышать привыкла едва не повсюду, и чего бы плохого о ней ни говорили за спиной, ни думали — Эстер всегда есть, что добавить. Никто не грыз её со столь же яростным остервенением, как она сама. Ничего не случится, если её лишний раз похвалить. Лучше, конечно, чтобы не Пожиратель смерти сказал, что сказал, но, очевидно, выбирать не приходилось.
— Да, верно, он изучает магических существ, — девушка улыбнулась. Она любила бывать в гостях у двоюродных бабушки с дедушкой. А ещё лет с семи могла хвастаться, что разных тварей перегладила больше, чем можно представить.
Ласковые когти лести впивались в сознания, краснотой по щекам расплываясь: Эстер снова смутилась. Кажется, стоило все эти годы ждать, чтоб в один миг мужчина наговорил ей столько комплиментов! Опустив глаза, девушка рассматривала молочный коктейль так внимательно, словно туда как-то попала передовица «Вечернего Пророка».
— Необычное, правда, — волшебница неопределённо пожала плечами, наконец найдя в себе силы поднять взгляд на Рудольфуса. — И всё же, думаю, что всё же запрет в Штатах — чересчур. Впрочем, бабушки мне говорили, что в двадцатые годы там появились новые салемцы. К счастью, они не смогли никому навредить, — один из них, правда, оказался обскуром, но то совершенно другая история.
Когда мужчина спросил о её дедушке, в глазах Эстер загорелись радостные огоньки, а лицо будто стало ещё больее светлым, чем было.
— О, если честно, не знаю... Но ему всегда очень нравилась магия! Он открыл здесь пекарни, а ещё помогал дедушке Ньюту с его существами, — удивительно, как Джейкоб Ковальски легко вписался в мир волшебников.
Тем удивительнее, что его внучке это давалось непросто. Впрочем, дела бы наверняка пошли лучше, чувствуй Эстер себя хоть немного уверенней. — Его забавляло, что бабушка с мамой, а потом я могли прочитать его мысли. К сожалению, в мире волшебников никто не находит это весёлым, — ей совсем не хотелось жаловаться, но сейчас вдруг показалось, что она может довериться мистеру Лестрейнджу.
И лучше бы крестилась, когда кажется, ей-Мерлин.

Отредактировано Esther Goldstein (2017-08-15 20:08:32)

Могло показаться, Эстер много знала о прошлом своей семьи, но в сущности нельзя назвать это правдой вполне: бабушка с дедушкой ей нимало рассказывали, ещё что-то она видела в мыслях, однако в общем и целом едва ли от неё можно было ждать рассказа подробного.
Тяжело что-то держать в голове, если в неё постоянно врываются мысли других людей: со времён обучения в Хогвартсе Голдштейн, конечно, училась абстрагироваться, и всё же рано говорить об успехе сего начинания. За что, конечно же, критиковать её не стоило: девушка не желала такой судьбы, а потеря матери крайне редко способствует повышению уровня знаний о жизни. Бабушка Куинни старалась заменить её, как могла, разумеется, да вот только ей определённо вряд ли приходило в голову, что однажды внучка столкнётся с человеком, владеющим окклюменцией: нельзя ведь всё предусмотреть.
Волшебница смущённо улыбнулась в ответ на восхищение изобретательностью её двоюродного дедушки. Почему она не сказала, что к дедушке Джейкобу потом вернулась память? Эстер попросту не знала, что его вообще подвергали забвению. И могла бы, конечно, задуматься, почему в МАКУСА такое допустили.
Наверняка решила бы, что дело в благодарности за помощь в борьбе с Гриндевальдом. Но Серафина Пиквери была не так великодушна, как ей следовала. Это, впрочем, давно уж не важно.
Волнение немного ослабило хватку своих цепких пальцев, и теперь мисс Голдштейн по крайней мере не напоминала себя саму в недавние школьные годы, когда её, бывало, за что-то отчитывали.
— Для них магия — сказка. Кажется, почти каждый из них в детстве нет-нет, да мечтал ей владеть, — Эстер улыбнулась. — Среди них, конечно же, есть недостойные люди, но и среди волшебников, к сожалению, такие случаются, — юная ведьма и представить себе не могла в ту секунду, сколько правды в её словах.
А уж тем более, что в определённом смысле собеседник её как раз не самый достойный человек. Только Голдштейн, разумеется, за него оскорбилась бы, подобное услышав: Рудольфус Лестрейндж не выказывал неприязни к миру магглов. Он просто ничего о них не знал, но это же отнюдь не преступление.
Когда мужчина спросил о дедушке так, словно тот ещё жив, она опустила глаза и, запустив пальцы в гриву светлых волос, отбросила их назад. — К несчастью, магглы живут меньше волшебников, и несколько лет назад он умер из-за проблем с сердцем, — глядя в пустое пространство, проговорила волшебница, даже как-то не думая, что такие подробности могут наскучить мистеру Лестрейнджу.
— Но... мир магии всегда восхищал его. Он был очень добрый, — ей показалась, слёзы вот-вот побегут по щекам, но ведь взрослые люди умеют держать себя? Эстер тоже старалась.
Ей не хотелось выглядеть ребёнком, и почему-то девушке казалось, что искренность — то больше детская черта. Или она по-прежнему не успокоилась, переживая, что не сможет вести себя, как ей подобает.

Не то, чтобы преподавание Истории магии в Хогвартсе было на высоте, но кое-что об инквизиции разузнать  удавалось даже из монологов профессора Биннса. Кроме того, о ней упоминали и на других предметах. На маггловедение, Эстер, впрочем, не ходила: что она, в самом деле-то, там потеряла? Дедушка Джейкоб рассказал ей куда больше, чем это сделали бы пять Чарити Бэрбидж.
С другой стороны, он мог говорить лишь о мире, где жечь людей направо и налево уже было не comme il faut.
— Они не верят в волшебство, — мисс Голдштейн пожала плечами, по большому счёту не особенно задумываясь о том, что могло бы случиться, поверь они: противостояние миров юной ведьме казалось бессмысленным.
— Статут был принят настолько давно, что волшебство превратилось в легенду, — и нет, девушку всё совершенно устраивало: среди магглов никому не пришло бы и в голову, что она, пусть невольно, но шарится в мыслях.
Дедушку это всегда забавляло. Эстер очень его не хватает: даже при всей её неуверенности в себе девушка понимала, что дед правда бы ею гордился.
В ту секунду она пожалела, что оставила бабушку и переехала в Лондон. Куинни Голдштейн, по счастью, по сей день пребывала в добром здравии, но мистер Лестрейндж всё же был прав — жизнь не вечна.
И с кем тогда останется волшебница? Впрочем, не стоило драматизировать: у неё были кузены, а в будущем — Голдштейн очень хотелось надеяться — появится своя семья. Если, конечно, она встретит человека, которого не будет смущать её дар — как Рудольфуса.
Чей следующий вопрос заставил девушку резко поднять голову, отчего её волосы светлыми кудрями рассыпались по плечам в беспорядке. К стирателям памяти? Право, девушка так удивилась, что даже понять не могла, как относится к этой идее. Она не то, чтобы успела привязаться к аврорату, но определённо нашла в нём то, чего найти не ожидала. Правда, вместе с миссис Медоуз и миссис Вэнс она получила в начальники Муди, и пока Эстер он казался и очень суровым, и строгим — пугающим. Может быть, Рудольфусу Лестрейнджу он уступал лишь в привлекательности, однако в данный момент это, казалось, имело значение. Голдштейн наверняка бы потеряла голову, когда бы представляла, что ей делать у этих стирателей.
— Большое спасибо за приглашение, мистер Лестрейндж, — не зная, что отвечать, ведьма решила начать с вежливой благодарности: лишним не будет. — Но разве я могу быть там чем-то полезна? — в голосе девушки отчётливо послышалось сомнение. Она ещё не особенно разобралась, на кой драккл нужна аврорату, но раз те пригласили её после С.О.В., значит, знают. Наверное.
Решение принять будет очень непросто: если Голдштейн действительно начнёт его внимательней рассматривать.
Предложение — не мистера Лестрейнджа.

Отредактировано Esther Goldstein (2017-08-29 22:06:17)

Не имея способности прочесть мысли собеседника, Эстер, безусловно, практически «ослепла», но интуиция — материя отнюдь не магическая, и девушка чувствовала, что разговор уже, в целом, себя исчерпал. И в некотором смысле девушка была даже этому рада, хотя мистер Лестрейндж ей очень понравился.
А всё потому, что она не прекратила волноваться, что недостаточно ровно сидит, не так держит чашку, не так говорит, не так смотрит и дышит. Так что посиди они здесь ещё полчаса и, кажется, волшебница совсем с ума сойдёт от всех этих переживаний.
«Мне кажется, Вы смеётесь,» — говорит мужчина, и у мисс Голдштейн только в глазах не темнеет: ей кажется, сердце вдруг в пятки упало. Она же вовсе не это имела в виду! Волшебница готова была удариться в панику, как будто только что совершила что-то катастрофическое и непоправимое. Эстер бы и оправдываться начала, когда слова не застряли бы в горле. Юная ведьма ни на шутку испугалась, что показалась мистеру Лестрейнджу насмешницей. И никак не могла понять, как всё же её легиллименция может помочь стирателям памяти.
Неужели всё дело в выносливости? Голдштейн осторожно подняла глаза на собеседника: похоже, он на неё не сердился.
Ох, если бы только девушка могла сейчас мыслить здраво: она бы непременно задумалась, что неспроста Рудольфус с ней так учтив. Но, ей раньше никогда не говорили столько комплиментов, и девушке отчаянно хотелось, чтобы сейчас его слова были искренними.
— Я даже не знаю. Мне нравится в аврорате, и я ещё не очень много знаю о том, чем буду заниматься: на задания меня пока не берут. Я привыкла к чужим мыслям, это правда, но у меня дома все были так горды, когда меня взяли на стажировку в аврорат. Если можно, я бы какое-то время подумала, мистер Лестрейндж, — чудеса, что мисс Голдштейн удалось отыскать в себе каплю здравого смысла.
Или это опять интуиция? Подсказывала девушке, что всё не может быть так хорошо.
Что всегда нужно быть осторожной и бдительной, как всегда повторяет Аластор Муди.
Хотя бы на подсознание подействовало — всё вперёд.