Говорят, крысы трусливы и, если есть возможность, всегда бегут без оглядки от любой опасности. А еще говорят, если загнать крысу в угол, то она будет драться яростно и агрессивно.
Питер не был загнан в угол, но чувствовал себя таковым. Внезапное исчезновение Хатор из школы, словно летящий на огромной скорости бланджер, выбило его из привычного ритма жизни, заставляя вновь и вновь вспоминать те короткие, казалось бы, ничего не значащие разговоры, что произошли между ними. Теперь, когда Шафик не было в Хогвартсе, когда он больше не мог украдкой бросать на нее мимолетные, «случайные» взгляды в Большом Зале во время завтраков и обедов, Петтигрю понимал, что на самом деле значила для него эта девушка.
Она нравилась ему, он любил ее, несмотря на горькие слова Аделаиды, несмотря на вившегося вокруг нее Мальсибера, несмотря на ее кристальную чистоту крови, которой он, конечно же, похвастаться не мог. По сравнению с ней, с Хатор, он ничем не мог похвастаться: ни умом, ни знаниями, ни силой магии, ни богатством. Он был никем, но она все равно бескорыстно обратила на него внимание, не побоялась запятнать свою репутацию, общаясь с нечистокровным гриффиндорцем. Питер был ей за это благодарен, хотя никогда и не признался бы, предпочтя отрицать собственные чувства.
С каждым днем Петтигрю становился все мрачнее и раздражительнее, хотя и старался сдерживать свои эмоции, боясь не столько надоедливых расспросов друзей, сколько того, что мародеры могут догадаться о настоящей причине его дурного настроения. Питер был уверен, что они не сумели бы понять его, и вместо поддержки он получил бы от товарищей только колкие шуточки и обидные насмешки, как, впрочем, и всегда. Джеймс и Сриус никогда не вникали в его проблемы, да и Ремус был ненамного лучше их.
Так что Питер старался вести себя как и раньше, но и это удавалось ему все хуже и хуже.
Закончилось все так, как и следовало ожидать: Петтигрю сорвался, накинувшись на парня с Рейвенкло, посмевшего отпустить неудачную шутку то ли о его успеваемости, то ли о его умственных способностях. Вообще-то, это было неважно.
Повалив противника на пол и избивая его самым что ни на есть маггловским способом – кулаками, Питер испытывал радость, подобную той, что ощутил, впервые полностью трансформировавшись в крысу.
Он так долго страдал, так тщательно скрывал ото всех свой чувства, что был счастлив, наконец-то дав выход накопившемуся напряжению. Он был так увлечен дракой, что не заметил ни того, как ему студенты с Рейвенкло поспешили на помощь своему товарищу, ни того, как к нему самому на подмогу бросился Джеймс, даже грозный голос профессора Макгонагалл, пытавшейся навести порядок, не сразу дошел до его сознания.
Конечно, за свою выходку они все, участвовавшие в стычке, были наказаны, но Питеру было все равно. Ни перспектива драить весь пятничный вечер кубки, ни снятые с факультета баллы нисколько не волновали юношу. И лишь необходимость объяснять друзьям причины своей безумной выходки немного пугала, а потому он старательно оттягивал разговор, весь день намеренно переводя разговор на какие-то другие, безопасные для него темы.
Однако день закончился и настал вечер, полные тоскливых перспектив в компании старых квиддичных призов и банок с полиролью.
– Никогда не думал, что они хранят награды за столько лет! – войдя в зал, где в шкафах рядами стояли кубки, и оглядевшись вокруг, без особого энтузиазма произнес Питер, однако его голос прозвучал, пожалуй, слишком спокойно. – Думаю, я узнаю про историю команд нашей школы очень много, – тихо пробормотал он себя под нос, отходя к дальнему стеллажу.

Питер без особого энтузиазма посмотрел на кубок, который указал ему Джеймс. Конечно, приз олицетворял победу их команды, гордость и мощь родного факультета, но Петтигрю предпочел бы, чтобы он хранился не в Хогвартсе, а где-нибудь ещё. Например, дома у капитана выигравшей соревнования команды. Если бы кубки сразу раздавали победителям, а не хранили в пыльных шкафах, то им не пришлось бы сейчас их драить. Хотя, конечно, Макгонагалл придумала бы для них какое-то другое наказание, возможно, даже более нудное и пожирающее ещё больше времени. Так что вечер в компании кубков мог оказаться не самой серьезной проблемой. Намного больше Питер страшился вопросов Джеймса, которые тот, хвала Мерлину, пока ещё не задавал, но мог в любой момент именно это и начать делать.
Петтигрю обречённо вздохнул, то ли смиряясь с предстоящим неприятным разговором, то ли с перспективой ближайшие несколько часов провести с тряпкой и полиролью в руках, обвел мрачным взглядом зал и задумчиво посмотрел на свои пальцы, только сейчас заметив, что во время драки содрал кожу на костяшках.
"Надо же", - мысленно удивился Питер, впервые осознав, насколько крепко он увяз в своих эмоциях. Переживания об исчезновении Хатор оказались гораздо сильнее, чем он мог ожидать, чем хотел бы.
"Я дебил!" - про себя констатировал парень, впервые чуть ли не за всю свою жизнь осудив, а не оправдав себя.
Сегодня вообще много чего было впервые: магловская драка, злость, граничащая с дикой свирепостью, содранные кулаки, желание выйти из тени друзей, практически перешедшее в какое-то осмысленное действие. Прямо день первооткрываний какой-то! И все из-за Хатор.
- Не болят, - коротко буркнул Петтигрю и, следуя примеру друга, взял тряпку и полироль, а также ближайший кубок.
- Кстати, спасибо, что помог, - тихо поблагодарил он Джеймса.
"Я не ожидал этого", - уже про себя добавил юноша.

Питер совсем не представлял, как говорить с Джеймсом, как объяснить произошедшую сегодня странную драку. «Устал», «обиделся на обзывательство» и другие схожие отговорки прозвучали бы слишком вымучено и неправдоподобно. Питер умел терпеть, молчаливо сносить оскорбления - это знали все в школе, именно поэтому и решались отпускать колкие, злые шуточки, которые никогда не осмелились бы бросить в лицо тому же Сириусу, например.
- Я не знаю, - старательно натирая поверхность кубка, нахмурившись, неуверенно произнес Петтигрю первое, что пришло в голову. «Не знаю» - его вечная защита, бесконечная попытка снять с себя малейшую ответственность, переложить ее на кого-то другого, самый привычный ответ. Если ты не знаешь, то и спросить с тебя не смогут. Добровольное признание собственных ничтожества и несостоятельности.
«Поэтому она и ушла, поэтому и выбрала Мальсибера, а не тебя!» - глумясь, ехидно шепнул внутренний голос, обычно предпочитавший молчать или хотя бы обвинять других, а не его самого.
- Я думаю, что… – отложив тряпку в сторону, вдруг громко произнес Питер. Произнес и сразу же замолчал, словно опомнившись, словно передумав произносить окончание фразы вслух.  Помедлил, поколебался несколько мгновений, но все же продолжил. – Я думаю, что мне это все надоело. Надоело быть пустым местом, тем, кого никто не берет в расчет и с кем никто не считается! – зло добавил он, стараясь не смотреть на друга, боясь того, что, если увидит его испытующий взгляд, то запнется и забудет все те слова, что столько времени крутились у него в голове, но которые он так долго никому не решался высказать.
Питер не хотел конфликтовать с окружающим миром, не хотел кому-то что-то доказывать, не хотел ссориться с однокурсниками, не хотел становиться предметом сплетен и досужих кривотолков. Он с радостью предпочел бы и дальше притворяться пустым местом, надеясь, что про него забудут, если бы не Хатор, с поразительной легкостью сумевшая перевернуть с ног на голову его уютный, безопасный мирок. Хатор – девушка, что не считала его полнейшим ничтожеством. Хатор – девушка, влюбившаяся в другого. Хатор – девушка, что исчезла.
- Я знаю, что абсолютно все в Хогвартсе называют меня идиотом, но мне это надоело, - так крепко сжимая правой рукой кубок, словно собираясь заехать им по лицу тому, кто осмелился бы сейчас высказать что-то против, тихо произнес Питер. – Так не будет дальше продолжаться, - добавил он, разрываясь на части между желанием замолчать, попросить Джеймса забыть об их глупом разговоре и заставить воспринимать все произнесенные слова серьезно, без глупых шуточек и неуместных насмешек.
- Возможно, я буду теперь бить каждого, кто назовет меня дураком, - не очень уверенно произнес Петтигрю, с сомнением посмотрев на свои костяшки. – Может быть.

Слова Джеймса больно ранили, Питеру в них слышалось скрытое презрение, напоминание о том, насколько он ничтожный и бесполезный, неспособный без помощи своих знаменитых на весь Хогвартс друзей постоять за себя. По крайней мере, так совершенно точно думали все в школе, все, кроме Хатор и, как ни странно, самого Петтригю, возможно, впервые в жизни разозлившегося настолько сильно, чтобы позабыть все, ну, почти все свои страхи, опасения и комплексы.
- Знаешь… - подняв голову и резко повернувшись к другу, сердито начал Питер, начал, замолчал, неожиданно осекшись, подумал и вновь продолжил, с трудом сдерживая накопленное за многие годы возмущение и обиду не только на Поттера, но и на весь этот паршивый мир, предпочитавший пинать, гнобить и оскорблять его, но ни в коем случае не давать хотя бы крошечного шанса на что-то большее, чем презрение и осуждение окружающих. – Ты прекрасно знаешь, КАК у меня обстоят дела с магией.  Не уверен, что заклятие сработает правильно, а так… - он вновь посмотрел на свои ободранные костяшки. - …так у меня хотя бы есть малюсенький шанс подправить лицо тем, кто меня всегда бесил, - опрометчиво произнес он, неожиданно сознавшись в том, что так долго скрывал от окружающих: он не бесчувственная тряпка, он живой человек, который тоже умеет испытывать эмоции, помнить все то зло, что ему причинили.
- Девочки! Девочки? – не глядя другу в глаза, с едким сарказмом переспросил Питер. – Да когда их интересовали такие, как я? Когда?! – буквально выплюнул он, так сильно сжимая в руке золотой кубок, что на ссадинах, разукрасивших его пальцы, вновь выступили мелкие капельки алой крови. – Это все ерунда! – не осознавая, что своими неосторожными фразами может выдать терзавшие его сердце чувства, произнес парень, вновь вспоминая ту ночь, когда Аделаида случайно рассказала ему о том, что на самом деле связывало Кайна и Хатор. – Им нравится совсем другой типаж: самоуверенные, воспитанные, знающие себе цену, богатые и, желательно, чистокровные, - с тоской и нескрываемой безнадежностью в голосе пояснил он, с трудом сдерживая желание запустить призовым кубком в ближайшую витрину, в дребезги разбить стекло на тысячи мелких осколков, скинуть с полок все остальные награды, разбросать их по полу огромного зала и пинать-пинать-пинать до тех пор, пока их безупречно правильная форма не испортится, приобретя парочку внушительных вмятин.
Призовые кубки. Не его. На них нет его имени, и никогда не будет. Он не победитель. Никогда в жизни он не выигрывал. Даже с Хатор все пошло наперекосяк. А ведь ради нее он был готов измениться, стать кем-то другим, не таким жалким и никчемным трусом, каким был с самого своего рождения.
Питер очень хотел измениться, хотел стать достойным и надежным человеком, но не знал, как это сделать. Никто не верил в него, а без чужой поддержки юноша ощущал себя потерянным, брошенным и абсолютно ненужным. Теперь, когда Хатор исчезла, это давящее, уничтожающее чувство вечного одиночества усилилось, окончательно заполонив душу Петтигрю.
Понурив голову, мертвой хваткой вцепившись в кубок, Питер смотрел себе под ноги, не зная, что делать, ненавидя себя самого, а заодно и весь мир вокруг.

Питер не хотел спорить. Питер не умел спорить. Питер не любил спорить, даже сильно злясь и чувствуя себя таким смелым, каким, пожалуй, не был никогда в жизни. Сейчас он с легкостью мог бы вновь подраться с кем-нибудь, но вот доказывать Джеймсу правильность своей точки зрения не стал бы ни за что на свете, возможно, потому, что не верил в друга. Поттер никогда не понимал его, так почему теперь должно было что-то измениться? Если бы все проблемы в жизни можно было исправить совместным мордобоем с последующей нудной отработкой, то несчастных людей значительно поубавилось бы вокруг.
Услышав саркастичное замечание товарища, Питер еще больше нахмурился и понуро посмотрел на кубок, который так и не начал полировать, хотя держал в руках уже несколько минут.
- Какая разница? – недовольно буркнул Петтигрю, с ненавистью уставившись на собственное кособокое отражение, уродливо пялившееся на него с выпуклой поверхности приза, много-много лет назад выигранного какой-то командой по квиддичу, включавшей в себя таких же, как Джеймс, смелых и храбрых всеобщих любимчиков, победителей.
Питер начинал себя презирать за весь этот бестолковый, бесполезный разговор, за то, что позволил эмоциям и тоске по Хатор, между прочим, отдавшей предпочтение не ему, а другому, более успешному и самоуверенному парню, сломить привычные осмотрительность и осторожность, вырваться наружу, в который раз показав Сохатому, кем он являлся на самом деле: жалким крысенышем, не способным самостоятельно завоевать расположение понравившейся девушки и вымещавшим свою досаду на всех подряд.
Петтигрю только надеялся, что Поттер окажется достаточно невнимательным, чтобы не заметить его странные слова или списать их на что-то иное, на воздействие паров неправильно сваренного зелья, например.
Тщетная надежда. Джеймс, конечно, порой был еще тем оленем (и это даже не образный оборот речи), но все же на мозги никогда не жаловался, а потому быстро сообразил что к чему и даже предложил свою посильную помощь, чем окончательно ввел несчастного Питера в некое подобие ступора.
- Эм… - резко покраснев, словно пробежал под палящим летним солнцем длинный марафон, невнятно промычал Петтигрю, поспешно схватив тряпку и принявшись усиленно натирать поверхность кубка, словно это было именно то, чем он сейчас хотел заниматься. – Эм… - вновь протянул он, не зная, что и как следует ответить. Вся эта ситуация была какая-то неправильная: Сохатый не должен был пытаться ему помочь в таком деле, потому что считал его крысой, потому что умел придумывать только розыгрыши и не любил слизеринцев, а Хатор как раз слизеринкой и была.
- Ну… с чего ты взял? – осторожно посмотрев на друга, нерешительно спросил парень. – Все совсем не так, - более уверенно продолжил он, на ходу пытаясь придумать правдоподобную отговорку. – Ты ничего не сможешь сделать. И она со Слизерина, - неожиданно для самого себя сознался Питер и еще больше покраснел, поняв, кому и в чем только что признался. Это было ошибкой, ужасной, непоправимой ошибкой, просто полнейшей катастрофой.

Питер ожидал чего угодно, но только не смеха. Шутка. Какая же это могла быть шутка, если он влюбился в самую чистокровную девушку Слизерина? Говорят, предки Хатор задумывались о правильном происхождении задолго до того, как этой идеей загорелись европейские волшебники.
Хорошо, что Джеймс этого не знал, а то рассмеялся бы намного громче. Ну, правильнее сказать, он наверняка знал о семье Шафик, но имени избранницы Питера-то не знал, а потому не мог потешаться над своим другом еще сильнее.
Петтигрю шумно вздохнул, ссутулился и опустил голову, уставившись на блестевший, будто новая золотая монета, кубок. Сегодня все шло не так: драка, отработка, случайное признание. Хорошо, что в зале они были только вдвоем, а то эта и так малоприятная ситуация стала бы абсолютно безвыходной.
«Зачем я ему сказал?» - с грустью подумал юноша, осторожно поставив кубок на полку и взяв новый, чтобы хоть чем-то занять себя, а не начать оправдываться перед от души веселившимся Поттером. У него, у Джеймса, всегда все было очень легко и просто, будто бы он заранее знал все верные ответы, будто бы приготовил шпаргалки не только для учебы, но и для повседневных трудностей, с большинством из которых Питер понятия не имел, что делать.
- Я не шучу, - подождав пока друг успокоится, едва слышно произнес юноша, не сводя мрачного взгляда с гладкой поверхности выигранного много лет назад кем-то квиддичного приза. – Это не шутка, - вновь повторил он, пытаясь казаться максимально серьезным и сдержанным, хотя ему очень хотелось то ли сбежать, то ли заорать, то ли швырнуть в Джеймса обливейтом, который, разумеется, вряд ли бы вышел нормальным и, возможно, окончательно повредил бы Поттеру мозги.
- Слизеринцы - тоже люди! – все еще боясь смотреть на товарища, с некоторым вызовом произнес Питер, сам не веря, что все-таки отважился пусть так глупо и неловко противоречить главному заводиле Гриффиндора. – А она вообще особенная! – громче добавил Петтигрю, наконец-то найдя в себе силы и смелость взглянуть на Джеймса. – И это совсем не смешно! Ни капли!

Джеймс ничего не понял. Ну, что вообще Джеймс с его извечным предвзятым отношением и кучей предрассудков мог понять в такой-то ситуации? Правильно, абсолютно ничего.
Конечно, среди слизеринцев было много идиотов и зазнавшихся выскочек, но ведь на каждом факультете можно было отыскать подобные личности. Пусть не в таком количестве, но все же…
Питер тяжело вздохнул и вновь опустил глаза, уставившись на кубок. Он не знал, как еще объяснить другу то, что с ним сейчас происходило. Если бы он начал рассказывать о том, что Хатор совсем другая, то Поттер окончательно поднял бы его на смех, а Петтигрю очень не хотел, чтобы смеялись над ним, над его любовью, особенно над его любовью. Шафик была невероятной, удивительной, ради нее Питер смог бы даже… даже влезть в безнадежную драку, даже с Джеймсом.
- Никто мне ничего не подливал, - тихо произнес юноша, задумчиво водя тряпкой по поверхности приза. – И я все прекрасно знаю про свою кровь и про ее тоже, - нахмурившись, мрачно добавил он. – Я понимаю, что мне ничего не светит. Было бы глупо надеяться, безнадежно, но я все время думаю о ней. Не хочу, но думаю, - Питер запнулся, повертел в руках кубок, поставил его на полку и тут же взял следующий. Разговор становился все более неприятным, и парень не хотел его затягивать, а потому спешил поскорее избавиться от чистки чужих квиддичных наград. – Мы с ней уже полгода общаемся. Она другая, не такая, как все, - он резко осекся, удивленно посмотрел на Поттера, словно озаренный неожиданным откровением. – Андромеда Блэк! Кузина Сириуса! Она же вышла замуж за… за… ну, ты понял, - Петтигрю густо покраснел. – Так что бывают исключения. И ты не прав! – он покраснел еще больше, осознав, что второй раз за вечер решился вступить в спор с Джеймсом.
Отсутствие Хатор в замке на него явно как-то странно влияло. И еще более странным было то, что Питеру это нравилось.

Питер покраснел. Питер побледнел и всерьез задумался над тем, а не стукнуть ли Джеймса призовым кубком, который все еще держал в руках, не забывая тщательно натирать полиролью. Мысль показалась настолько заманчивой, что Петтигрю даже на несколько мгновений замер, внимательно глядя на друга и примериваясь к его лбу, но потом все же отрицательно мотнул головой, с трудом избавившись от этой странной, но такой привлекательной идеи. Джеймс, конечно, был не прав и говорил о Хатор редкостные гадости, но бить его за это все же не стоило, хотя бы потому, что драка была бы не только бесполезной, но заранее провальной затеей.
- Ты ошибаешься, - медленно, практически по слогам произнес Питер, не зная, как еще донести до товарища свою позицию. – Ты не можешь вот так судить обо всех, ты же не общаешься со всеми, ты не знаешь всех, - он вновь резко мотнул головой и поставил кубок на всякий случай на полку, помедлил и положил рядом с ним тряпку. Теперь, когда его пальцы не сжимали ничего тяжелого, говорить с другом стало несколько проще. – Она другая, потому что… потому что… - Петтигрю запнулся, не находя подходящих слов, чтобы описать Хатор. – Потому что другая! – наконец решительно выдал он, не задумываясь о том, насколько смешным мог показаться его скоропалительный ответ. – Она никогда не смотрела на меня свысока и не считала отбросом, изгоем, недостойным или еще что-то там, - он нервно дернул плечом и отвел глаза в сторону, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не высказать Поттеру все те обиды и неприятные мысли, что накопились в его голове с момента распределения на Гриффиндор. – Да! Она выбрала другого! – зло продолжил Питер. – Но я сам виноват. Я ничего не сделал, чтобы показать ей свои чувства. Как она могла догадаться? Я сам виноват! – упрямо повторил он, возможно, впервые за последние несколько лет открыто признав свою вину, не попробовав ее уменьшить или переложить на другого.
- Какая разница, кто она, если она была единственной, кто воспринял меня как человека, как того, кто что-то стоит? - резко продолжил Петтигрю, имея в виду не только девушек, но и Джеймса с Сириусом, конечно, никогда не считавших его, Питера, ровней себе.

Отредактировано Peter Pettigrew (2018-04-10 21:58:39)

Питер так сильно расстроен и разозлен, что случайно проговаривается о том, что так долго старательно скрывал ото всех, что многие годы не решался произнести вслух, поставить в укор своим «друзьям». Они не друзья, нет. Друзья не презирают и не принижают друг друга, друзья не кичатся своими успехами и не играют в покровителей. Друзья – это почти семья. Хотя откуда Питеру знать, что такое семья, настоящая семья, где все друг друга любят, ценят и уважают? У него никогда не было такой.
Когда Поттер цепляется за неправильно подобранное слово и, конечно же, тут же абсолютно верно его истолковывает, Петтигрю вздрагивает, как от удара, и отворачивается в сторону, не зная, что сказать в ответ. Извиняться он почему-то не хочет, хотя и понимает, что должен. Поссорься он с Джеймсом и Сириусом, то его жизнь моментально превратится в ад: некому будет больше защищать его от поддевок слизеринцев, да и сами Мародеры вряд ли простят ему подобное предательство. Они же честны, смелы и непогрешимы, по крайней мере, в своих собственных глазах.
Джеймс замолкает и отходит в другой конец зала, а Питер все неподвижно стоит на месте, не находя в себе сил сделать что-нибудь. Он не имеет ни малейшего понятия, как исправить эту патовую ситуацию, да, честно говоря, и не желает ничего исправлять. Он устал, ему надоело притворяться, играть роль четвертого полулишнего, сомнительного и ущербного. Он хочет, чтобы его уважали, чтобы с ним считались, а не считали презренной крысой.
Не он выбирал себе анимагическую форму, не он виноват, что не обладает достаточным талантом, чтобы все схватывать на лету. Да, он трус, но он пытался, много раз пытался это изменить. И ничего не вышло.
Петтигрю хмурится, мрачно берет с полки тряпку и начинает натирать очередной квиддичный кубок. Несколько минут проходят в абсолютной тишине, нарушаемой лишь шуршанием губок и стуком переставляемых призов. Молчание затягивается, с каждым мгновением только усугубляя возникший конфликт, и юноша это прекрасно понимает. Он не дурак, несмотря на все кривотолки, он совсем не дурак.
– Может, человеком вы меня и считали. Конечно, считали, – наконец неохотно произносит Питер, решив расставить все точки над i. Сказанного уже не вернуть. Джеймс не забудет произошедшее, обязательно передаст Сириусу, так что нет ни малейшего смысла притворяться и лебезить. В конце концов, до выпуска из Хогвартса осталось чуть больше года, а там… там он разберется, там он будет свободен ото всех. – Но вы никогда не считали меня ровней себе, – упрямо продолжает юноша, не веря в то, что вот так нагло говорит школьному приятелю нелицеприятную правду. – И ты это сам прекрасно знаешь. Для тебя с Сириусом я всегда был чем-то вроде свиты, неумехой-пареньком, которого вы великодушно взяли под свое покровительство. И мне это надоело! Я тоже чего-то стою!
Он с громким хлопком закрывает витрину и направляется к другой, зло теребя в руках запачканную полиролью тряпку. Ему неприятно говорить это все Джеймсу, но выхода нет. Другого выхода нет.
– Вы талантливее и находчивее, но это не дает вам права считать себя лучше других. Тогда, когда в той комнате мы разбили ту склянку с зельем, мне все стало ясно, – гневно продолжает Петтигрю уже не в силах замолчать. – Раньше я считал, что некоторые обрывки произносимых вами фраз – это так, всего лишь шутки. Неудачные шутки. Но тогда… Тогда я понял, что вы действительно думаете все это. Я же крыса. Да! И шутки про крыс мне тоже надоели, – зло добавляет он, открывая следующий шкаф и беря в руки еще не начищенный кубок.
Питер шумно выдыхает. Он одновременно зол, испуган и немного безумен. Этот дикий разговор выбил его из привычной колеи, превратил в какого-то другого, более смелого, более сердитого, более сильного, способного высказать свою обиду прямо в лицо Джеймсу. Ладно-ладно, не совсем в лицо, в шкаф с призами, но все же вслух и достаточно четко.

Джеймс говорит так убедительно и с такой откровенной беспечностью, что Питер даже на мгновение задумывается, а не выдумал ли он все это сам, не показалось ли ему то, чего на самом деле не было. Петтигрю задумывается, но тут же отбрасывает эту нелепую идею, вспоминая все те мелкие подколы, нечаянно произнесенные друзьями фразы и чужие смешки за спиной, которые он якобы никогда не замечал. Он предпочитал делал вид, что все в порядке, когда всем остальным студентам уже давно было понятно, кем он являлся в компании мародеров – бесполезной, никчемной крысой, жалким приспешником, но никак не равным. И только слизеринцы осмелились сказать ему то, о чем другие шептались по углам. Только Хатор хватило смелости открыть ему глаза, произнести то, что он при боялся сказать вслух: Джеймс и Сириус никогда не считали его своим другом, настоящим другом. Они принимали его за кого угодно, но только не за друга.
Питер глубоко вздыхает, не зная, как ответить не очередную абсолютно неуместную шутку Сохатого, закрывает глаза, мысленно считает до десяти, пытаясь успокоиться, стараясь не думать о том, что держит в руках увесистый кубок, которым все-таки можно пребольно стукнуть, вновь открывает глаза и медленно поворачивается лицом к Джеймсу, все еще не имея ни малейшего представления о том, как следует поступить. Петтигрю взбудоражен, рассержен, немного напуган перспективой окончательно рассориться с тем, чью поддержку привык получать, но не намерен отступать. С ослиным упрямством готовясь идти до конца, пусть и, скорее всего, далеко не победного, он раздосадовано смотрит на веселящегося Джеймса.
– Опять ты… – тихо и несколько неуверенно произносит он. – Опять ты так! – обвиняющим тоном чуть громче продолжает юноша, безрезультатно пытаясь четко сформулировать свою претензию. – Опять ты все переводишь в шутку, поднимаешь на смех! – внезапно выдает Петтигрю, сам не понимая, откуда только в его голове берутся эти все смелые непривычные слова. – С тобой вообще возможно говорить? Тебе вообще возможно что-то объяснить, если ты никогда не хочешь слушать? Вот сейчас… – Питер шумно втягивает носом воздух, задыхается от возмущения. Его почти трясет, но он продолжает говорить. Кажется, теперь он никогда не сможет замолчать, не сможет остановиться, пока не выскажет все то, что накопилось у него на душе за годы совместного обучения. – Тебе так проще! Проще посмеяться, кинуть глупым оскорблением, потому что ты считаешь себя правым. Мне было плевать, что некоторые студенты говорили, что я для вас просто прихвостень, четвертый лишний, но в той комнате, когда никто не мог соврать… – он сильнее сжимает кубок и, махнув рукой, отворачивается в сторону. – Мне не нужны ничьи извинения. За правду не извиняются, – хмуро добавляет он, решив не выяснять больше отношения. В конце концов, спорить с Поттером так же бесполезно, как и с Блэком. Они самоуверенны. Они не хотят замечать то, что им не нравится. Они привыкли, что с ними соглашаются.
«Может, шляпа и была права. Может, мне нужно было оказаться на Слизерине. Все равно вся эта затея с дружбой провалилась!» – мрачно думает Петтигрю, машинально натирая призовой кубок.