Якоб Ковальски до последнего не верил, что ему удастся, но чудо все-таки произошло, и ему удалось, и теперь он открывал собственную пекарню каждое утро ровно в шесть и работал до десяти вечера, после чего шел домой счастливый и умиротворенный. Работать одному было тяжело: и печь, и обслуживать посетителей, и считать деньги, и вести бухгалтерский учет, и, Боже, сколько самых неожиданных талантов и навыков открыл в себе Якоб уже за один последний месяц. А сколько предстояло открыть еще! Если он, конечно, хотел остаться владельцем пекарни.
    Времена-то сейчас были непростые, и каждый цент на счету. Ну, по крайней мере, так говорила единственная умная книжка, которая была у Якоба. Ну, на самом деле, это была книжка не про то, как вести дела пекарни. Но слова про цент подходили очень!
    День клонился к ночи, и Якоб получил последний сегодняшний цент — он всегда мог угадать, какой посетитель окажется последним на сегодня. Закрыв кассу, он довольно вытер руки о фартук и покачнулся с носка на пятку, раздумывая о том, достаточно ли у него осталось яиц для завтрашней выпечки или нужно будет рано поутру зайти и купить еще. Нахмурившись, он решил на всякий случай перепроверить. Яйца — это дело такое! С ними нельзя быть рассеянным!
    Без яиц-то в выпечке никуда! Ну, конечно, смотря в какой. Но в той, которую пек Якоб по старым маминым рецептам — никуда! Там на каждой странице упоминались яйца. Он отошел во второе помещение, которое арендовал под саму кухню. Будучи человеком увлекающимся и подходящим к делу ответственно, Якоб заодно проверил, сколько осталось муки, как обстоят дела с начинкой, хватит ли корицы для булочек и яблок для пирогов — хотя с яблоками сейчас было особенно туго, но на этот случай он пользовался яблочным вареньем.
    — Яйца, корица, сахар, — повторял Якоб сам себе, когда вернулся обратно за стойку, на случай, если чутье подвело его, и посетитель оказался не последним. — Яйца, корица, сахар. Яйца, корица, о!
    «О» не относилось к списку продуктов. «О» относилось к хмурому юноше, который жадно разглядывал остатки ассортимента. Первое, о чем подумал Якоб — это о том, что парнишка одет совсем не по погоде. Второе, о чем подумал Якоб — это о том, что всякого не по погоде одетого человека несомненно порадует горячая выпечка. Хорошо бы еще и с чаем, но вот чая у него как раз не было. Третье, о чем подумал Якоб, окинув незнакомца взглядом — это о том, что чудеса должны случаться!
    Особенно для тех, кто так сутулится и жмется, будто боится, что его прогонят. Людей, которые боятся, что их прогонят, Якоб умел узнавать с другого конца улицы. Он сам совсем недавно был таким человеком.
    — Молодой человек! — улыбнулся Якоб, выходя к юноше. С собой он захватил булочку с корицей и яблочным повидлом, аккуратно завернутую в салфетку, чтобы не пачкала руки. — У меня сегодня специальная рождественская акция! Любому хмурому юноше положена булочка для поднятия настроения. Это ваша. Не стесняйтесь.
    Якоб улыбнулся невозможно шире и протянул булочку парнишке.
    Чудеса — знал Якоб — надо обязательно возвращать, и тогда они будут с удовольствием случаться с тобой еще и еще.
[nick]Jacob Kowalski[/nick][status]cinnamon roll[/status][icon]https://s7.postimg.cc/8bjit7isr/jacob.jpg[/icon][info]<center><b>ЯКОБ КОВАЛЬСКИ, 27</b></a><br>Пекарь</center>[/info]

Несмотря на бесконечные увещевания и отповеди приемной матери, несмотря на то, что все сироты, которых Мэри Лу «великодушно приютила» в церкви Вторых Салемцев, искренне верили в рассказываемые им истории о кровожадных, погрязших в пороках ведьмах и колдунах, Модести считала, что магии не существует. Было что-то неуловимо нелепое и смешное в том, как Мэри Лу пыталась достучаться до случайных прохожих, заставляя своих воспитанников целыми днями раздавать им яркие листовки, призывавшие бороться с тем, что было только в сказках и длинных скучных проповедях священников и то не всех.
Модести один раз втайне от слишком правильной Частити и вечно всем недовольной Мэри Лу незаметно проскользнула в чужую церковь и даже выслушала часть службы, с удивлением обнаружив, что святой отец посвятил свою речь рассуждениям о добре и милосердии, а не призывам уничтожать притаившихся где-то неподалеку колдунов.
Это открытие настолько сильно поразило девочку, что она еще несколько дней размышляла об услышанном, не решаясь обсудить с кем-либо.
Частити выдала бы ее. Мэри Лу разозлилась бы. А Криденс… Модести не хотела тревожить его, интуитивно понимая, что такой плохой разговор может навлечь на него несправедливое наказание.
Было в Криденсе что-то такое, что раздражало Мэри Лу: она думала, что Криденс отличался от остальных детей; она никогда этого не говорила, но Модести это тоже чувствовала, как едва уловимое дуновение теплого ветерка в тихий летний день. Криденс был другим. Модести это знала. Сама не понимала - как, но знала, как и то, что Частити никого не любила, а мистер Федерик, молочник, живший неподалеку, мечтал уехать из Нью-Йорка.
Никто из них никогда не говорил с ней об этом, но она просто знала и все тут, чувствовала. А злых колдунов нигде не чувствовала. Были злые полицейские, сердитые рабочие, уставшие матери, тащившие за собой капризных детей, но никого насколько ужасного, как говорила Мэри Лу.
«Почему, если чародеи так много могут, то они еще не захватили весь мир или хотя бы не убили нас, тех, кто пытается рассказать остальным людям правду?» - машинально предлагая спешившим куда-то прохожим листовки, раз за разом спрашивала сама себя девочка и не находила никакого понятного ответа. Возможно, ответ на этот вопрос был у Мэри Лу, женщины, что она была вынуждена называть матерью, хотя где-то у нее была самая настоящая и любящая - ведь все матери любят своих детей - мама. Модести боялась спросить, опасаясь получить вместо объяснения порку, а потому выдумала ответ сама, признав магию чем-то вроде детских сказок и глупых выдумок, призванных напугать легковерных людей.
Она придумала ответ, приравняла колдунов к зубным феям и говорящим животным, а потом как-то раз набралась смелости и выкинула все злые глупые листовки, что доверила ей приемная мать.
Выбросила один раз, а потом еще и еще. Ей нравилось смотреть, как ярко размалеванные бумажные листья кружились в воздухе, на мгновение превращаясь из бумаги, призывавшей к ненависти, в красочный вихрь. Девочка верила, что совершает добро. Только вот Мэри Лу так не считала.
Женщина была очень рассержена, когда обнаружила это впервые. Хотя Модести тогда удалось убедить Ма, что она так никогда больше не поступит. Девочка даже сама какое-то время верила с данное обещание и прилежно раздавала агитки, но искушение совершить что-то по-настоящему хорошее было настолько велико, что Модести опять выбросила листовки, и была тут же поймана Мэри Лу, словно специально подстерегавшей свою приемную дочь.
«Ну все…» - обреченно подумала девочка, не пытаясь оправдаться или как-то объясниться. Она знала, что это не поможет, а потому не пыталась плакать, сопротивляться или молить о прощении, а лишь послушно собрала так красиво разлетевшиеся по мостовой листы бумаги и молча пошла за приемной матерью, позволяя тащить себя за руку.
Это был конец. Все было кончено и обречено. Мэри Лу не забудет такое.
В этом мире не существовало магии, но и добра тоже. Никто не защитит ее от побоев матери, никто не поверит ей, никто не поймет ее.
Ссутулившись, Модести шла рядом с матерью, смотря себе под ноги и не замечая того, что творилось вокруг. Рождественские гирлянды, украсившие улицы и дома города, не интересовали ее, ведь не для нее они были сделаны. В этом мире вообще ничего не существовало для нее.
Модести чувствовала себя очень несчастной, а потому, когда Мэри Лу остановилась и заглянула ей в глаза, ожидая какого-то ответа, лишь грустно смотрела на свою приемную мать, раскаиваясь, но не в своем поступке, а в том, что посмела появиться на свет, когда свет, казалось, и не очень-то хотел, чтобы она существовала.
Придумать какой-то ответ Модести не успела, потому что Мэри Лу внезапно заметила Криденса, настороженно замершего у витрины булочной.
Закусив губу, девочка едва сдерживалась от того, чтобы громко не окликнуть брата, предупредив его об опасности. Модести не знала, что Криденс делал не так, но что-то он точно опять не так делал, потому что Мэри Лу внезапно переключила все свое внимание с нее на несчастного Криденса.
[nick]Modesty Barebone[/nick][status]Раз мама, два мама...[/status][icon]http://s7.uploads.ru/wvJBY.jpg[/icon][info]<a href="ЗДЕСЬ НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТЕ"><b>МОДЕСТИ БЭРБОУН, 8</b></a><br> сирота<br>[/info]

Отредактировано Peter Pettigrew (2018-06-11 16:50:32)